Мальчик, которого растили как собаку - Страница 26

Во время моей первой встречи с представителями наиболее важных официальных организаций, вовлеченных в эту ситуацию, я уже ясно представлял, что необходимо сделать: дать детям ощущение предсказуемости и постоянства, установить доверительные отношения с детьми. Это означало, что нужно установить для детей четкий распорядок, определить границы, прояснить связи между всеми организациями и свести число сотрудников, заботящихся о душевном здоровье детей, до минимума, оставив тех, кто реально может регулярно бывать на месте. Я также предложил, чтобы только людям, имеющим опыт бесед с детьми, разрешалось проводить специальные — в судебных целях — опросы детей для полицейских и ФБР. В конце нашей встречи чиновник «Службы защиты детей» спросил меня, не соглашусь ли я заняться координацией их усилий. Позднее, в этот же день, меня попросили самого опрашивать детей в судебных целях. В то время мы все еще думали, что кризис закончится через несколько дней, поэтому я согласился. Мне казалось, что это будет интересной возможностью потренироваться в оказании экстренной помощи таким детям. Я подъехал к коттеджу, где встретил очень примечательных людей.

Когда я подъехал, один из рейнджеров остановил меня у двери. Он был высокий и выглядел очень импозантно — настоящий эталон техасского служителя закона. Его совсем не впечатлило появление длинноволосого мужчины в джинсах, заявляющего, что он психиатр и приехал, чтобы помочь детям. Даже после того, как я показал документы и доказал ему, что я действительно доктор Перри, он сказал, что я не похож на доктора и что детям не нужны лишние страхи, им нужно только немного любви и как можно скорее убраться из этого места.

Впоследствии оказалось, что этот рейнджер очень славный человек и его присутствие исцеляюще воздействовало на детей во время их двухнедельного пребывания в коттедже. Он хорошо относился к детям и, казалось, интуитивно знал, как, не будучи навязчивым, поддерживать их. Но сейчас он стоял у меня на пути, и я сказал: «Хорошо. А вы знаете, как проверить пульс?» Я обратил его внимание на маленькую девочку, которая спала рядом с нами на тахте, и сказал, что если окажется, что ее пульс меньше 100, я повернусь и уйду. Нормальная частота сердечных сокращений у такого ребенка должна составлять 70–90 ударов в минуту.

Он наклонился и осторожно взял девочку за запястье, через несколько мгновений его лицо наполнилось тревогой:

— Вызовите врача! — сказал он.

— Я врач! — ответил я.

— Ненастоящий врач! — сказал он. — У этого ребенка пульс сто шестьдесят.

Заверив его, что психиатры — это врачи, которые проходят стандартную медицинскую подготовку, я начал объяснять ему физиологические основы воздействия травмы на детей. В этом случае повышенная ЧСС явно была сигналом со стороны постоянно активируемой стрессовой системы девочки. Полицейский понял принципы реакции «дерись или убегай» — почти все сотрудники правоохранительных органов хорошо знакомы с этой реакцией. Я обратил его внимание на то, что сердечный ритм регулируется при помощи тех же нейрогормонов — адреналина и норадреналина — которые переполняют мозг во время стрессового события, так как учащение сердцебиения является необходимой частью формирования реакции организма на стресс. Работая с другими детьми, перенесшими травму, я узнал, что в течение месяцев и даже лет у многих детей сохраняется повышенная реакция на стресс. Этой девочке просто повезло, что после всего, что она перенесла, ее сердце вообще билось.

Рейнджер впустил меня.

«Давидовы дети» освобождались маленькими группами — от двух до четырех за один раз — в первые три дня после февральской атаки на лагерь. Возраст детей был от пяти месяцев до двенадцати лет. Большинству было от четырех до одиннадцати. Они были из разных семей и семнадцать из двадцати одного были освобождены, по крайней мере, еще с одним братом или сестрой. Хотя некоторые бывшие члены секты не были уверены, что в «Давидовом лагере» практиковалось насилие (и хотя в прессе неправильно цитировали мои высказывания об уверенности в том, что дети жили в обстановке, полной насилия), вне всяких сомнений, дети были травмированы не только нападением на лагерь, но и всей предшествующей жизнью.

Одну маленькую девочку освободили с приколотой к одежде запиской, написанной ее матерью и адресованной ее родственникам, где говорилось, что к тому времени, как они получат эту записку, женщины уже не будет в живых. Другую девочку мама поцеловала, передала сотруднику ФБР и сказала: «Здесь люди, которые убьют нас. Увидимся на небесах». Задолго до того, как лагерь в Вако сгорел, находившиеся с нами «Давидовы дети» вели себя так, как будто их родители (даже если те точно были живы на момент их отъезда, и дети об этом знали) уже умерли. Когда я в первый раз увидел этих детей, они обедали. Когда я вошел в комнату, один из самых маленьких поднял голову и спокойно спросил: «Вы здесь, чтобы убить нас?»

Эти дети не чувствовали, что их только что освободили. Поскольку они были приучены совершенно определенным образом относиться ко всем «посторонним», а также из-за жестокости, в которой они росли, они ощущали себя заложниками. Сейчас они больше боялись нас, чем всего того, что было у них дома, не только потому, что их оторвали от семьи, но и потому, что предсказания Кореша про атаку на лагерь сбылись. Если правдой было то, что неверующие придут за ними, то, как им представлялось, и утверждение Кореша, что мы намереваемся их — и всех членов их семей — убить, возможно, тоже было правдой.