Мальчик, которого растили как собаку - Страница 45

Затем родился Леон. Какое-то время Мария была занята неизбежными заботами о новорожденном. Она не имела опыта в одиночку растить ребенка, и мне было ясно, что члены ее большой семьи, понимая ограниченные возможности Марии, всегда были готовы помочь ей, так что вокруг маленького Фрэнка всегда были любящие, предсказуемые и надежные люди. Но когда родился Леон, рядом уже не было родственников. И я начинал понимать, почему Леон и Фрэнк выросли такими разными.

— Он был таким беспокойным ребенком. Он все время кричал, — сказала Мария, описывая Леона. Она улыбнулась. И я улыбнулся в ответ.

— И как вы его успокаивали?

— Я пыталась накормить его. Иногда он брал бутылочку и замолкал.

— И что дальше?

— Иногда он не успокаивался. И мы уходили на прогулку.

— Мы?

— Ну да. Я и Фрэнк.

— А… А приходил ли кто-нибудь помочь вам позаботиться о Леоне?

— Нет. Обычно мы вставали, кормили его и потом уходили на прогулку.

— Это были прогулки такие же, как до рождения Леона?

— Да. Мы шли в парк. Недолго играли. Потом садились на автобус, ехали до церкви и завтракали. Потом шли в музей для детей. Садились на автобус, ехали до рынка, чтобы купить еды на обед. А потом добирались домой.

— Итак, вы не бывали дома большую часть дня?

— Да.

Мало-помалу мне стало ясно, что к тому времени, как Леону исполнилось четыре недели, его мама возобновила свои «прогулки» со старшим сыном, которому было уже четыре года. Она оставляла своего грудного ребенка одного в темной квартире. Я слушал эту маму, и у меня сжималось сердце — невинная, но понятия не имеющая о том, что по-настоящему важно для маленького ребенка, молодая женщина, спокойно описывала, как она систематически игнорировала своего младшего сына. Было тяжело осуждать ее: она была любящей и внимательной матерью для своего четырехлетнего мальчика. Но в то же время она лишила своего грудничка условий, критически необходимых для того, чтобы в дальнейшем он мог формировать и охранять нормальные человеческие отношения.

— Он перестал так много плакать, — сказала она, уверенная, что нашла правильное решение проблемы.

Но, как рассказывали оба родителя, Леон никогда не отвечал на родительскую заботу так, как это делал Фрэнк. Когда они в чем-то упрекали старшего мальчика, тот, понимая, что разочаровал родителей, всегда старался исправиться. Когда Фрэнка хвалили, он улыбался, и было видно, что ему приятно радовать родителей. Маленький мальчик то и дело обнимал кого-нибудь, всегда бежал к матери или отцу и обвивал их своими ручками. Однако когда бранили или наказывали Леона, он не выказывал никаких эмоций, ему было как бы совершенно безразлично, расстраивает ли он родителей, ранит ли кого-то эмоционально или даже физически. Он не исправлял свое поведение. Если его родители или учителя были довольны его успехами и хвалили его, было видно, что и это ему неинтересно. Он активно избегал того, чтобы до него дотрагивались, и сам практически не дотрагивался до других людей.

Со временем он научился использовать лесть, флирт и другие формы манипуляций, чтобы добывать то, что было ему нужно. Если приемы не срабатывали и ему не давали того, что он хотел, он, так или иначе, сам брал это.

Сделав что-то плохое, он лгал; если его ловили на лжи, он равнодушно относился ко всем нравоучениям и наказаниям. Наказания учили его только тому, как более успешно врать и более умело прятать свои дурные поступки. Учителя, воспитатели, тренеры — все говорили одно и то же: Леон ни о ком, кроме себя, никогда не заботился.

Нормальные, приятные или печальные следствия человеческих отношений — например, сделать нечто такое, чтобы родители гордились тобой, помочь счастью друга, огорчаться и переживать, если ты сделал больно любимому человеку, — все это ничего не значило для него.

Итак, он стал попадать в истории, сначала в дошкольных учреждениях, потом в младших классах. Сначала это были мелочи: он воровал конфеты, дразнил младших детей, тыкал в одноклассников карандашами, дерзил учителям, игнорировал любые правила поведения. Но к третьему классу его уже направили на консультацию к психиатру. К пятому классу он стал постоянным клиентом в системе ювенильной юстиции — он обвинялся в прогулах, воровстве и вандализме. За его черствое и преступное поведение уже к десяти годам ему поставили диагноз «расстройство поведения».

Когда Мария с Фрэнком уходили на прогулки, Леон сначала плакал и кричал в своей кроватке. Потом он выучил, что плач и крики не помогут, и перестал плакать. Он лежал там, совершенно один, никто о нем не заботился, никто с ним не разговаривал, никто не хвалил за то, что он научился переворачиваться или ползать (и, в общем-то, у него в распоряжении было очень мало пространства для исследований). Большую часть дня он не слышал человеческой речи, не видел ничего нового, и не было никого, кто обратил бы на него внимание.

Подобно Лауре и Вирджинии, он не получал стимуляции, необходимой для развития областей мозга, управляющих стрессом и обеспечивающих связь удовольствия и комфорта с человеческим обществом. Его крики и плач оставались не услышанными, а потребность в тепле и ласке была не удовлетворена. Вирджиния в конце концов получила постоянную заботу у своих последних опекунов, несмотря на то, что до этого ее постоянно перемещали из одного «приемного» дома в другой, у Лауры наконец появилась возможность постоянно быть со своей мамой, хотя девочка и не получала от мамы достаточно тепла и ласки. Но в ранней жизни Леона порядка не было вообще. Мария иногда обращала на него внимание, но чаще оставляла его одного на целый день. Иногда, когда Алан был дома, он играл с сыном, но чаще он так выматывался за трудный и длинный рабочий день, что у него не оставалось сил возиться с маленьким ребенком. Такая неравномерная забота, перемежающаяся с полной покинутостью, для маленького ребенка страшнее всего. Для нормального развития мозг нуждается в регулярно повторяющихся паттернах поступающих стимулов. Непредсказуемое, от случая к случаю, избавление от страха, одиночества, дискомфорта и голода держит стрессовую систему ребенка в постоянном возбуждении. Леон не получал регулярной ответной реакции любящих людей на свои страхи и потребности, поэтому у него не возникла нормальная ассоциация между человеческими контактами и избавлением от стресса. Вместо этого он понял, что единственное существо, на которое он может положиться, — это он сам.