Мальчик, которого растили как собаку - Страница 60

Еще одно. Я пытался адресоваться к его чувству стиля, так как эта проблема была еще одной причиной отсутствия контакта со сверстниками. Стиль — это отчасти отражение социальных навыков; чтобы быть модным, вы должны наблюдать за другими людьми и читать «намеки» о том, что сейчас модно, а что вышло из моды, и затем думать, как применить модную вещь к себе, чтобы она подходила именно вам. Сигналы могут быть еле уловимыми, и выбор человека, если он хочет быть успешным, должен отражать как его индивидуальность, так и известное подчинение современным общим правилам. Среди подростков игнорирование подобных «сигналов» может привести просто к катастрофе — а Коннор не понимал намеков моды.

Например, он носил рубашку, застегнутую до шеи. Однажды я предложил ему расстегнуть одну пуговицу. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего и спросил, что я имею в виду. Я ответил, что просто не всегда нужно застегивать верхнюю пуговицу.

— Но ведь здесь есть пуговица, — сказал он, не понимая, в чем дело.

Я взял ножницы и срезал эту пуговицу. Джейн была недовольна, позвонила мне и спросила, с каких это пор ножницы стали нормальным терапевтическим вмешательством. Но поскольку состояние Коннора продолжало улучшаться, Джейн успокоилась. Коннор даже подружился с одним мальчиком, участвовавшим в нашей лечебной программе, это был подросток, который также пережил заброшенность, и уровень эмоционального развития у него был примерно такой же, как у Коннора. Они вместе ходили на занятия в музыкальный класс. Когда этот приятель Коннора стал переживать, что не попадает в ритм, Коннор рассказал ему, что с ним было то же самое, и помог мальчику справиться с проблемой. Больше всего их связывала игра в карточки «Покемон». В то время она была очень популярна у школьников младшего возраста, а уровень эмоционального развития у этих мальчиков был именно таков, хотя они уже были старшеклассниками. Они пытались разделить свое увлечение со сверстниками, но другие подростки только смеялись над ними.

В результате увлечения «Покемонами» у Коннора был еще один — случайный и последний — эпизод неконтролируемого поведения. Он защищал своего друга от подростков, которые дразнили его из-за этих карт и пытались разорвать их. Джейн, конечно, запаниковала, услышав об этом. Она считала, что мне не следует поощрять мальчиков в их покемоновских играх, потому что боялась подобных инцидентов. Я поговорил с мальчиками о том, где им лучше играть, но я был уверен, что необходимо дать цвести этой дружбе, потому что она давала ребятам возможность развивать свои социальные навыки. Я не думал, что они могут пройти путь от дошкольного уровня социализации без опыта, присущего начальной школе в качестве переходного этапа, какими бы неуклюжими не были эти промежуточные шаги.

Мы объяснили ситуацию в школе, и Коннор со своим другом продолжали наслаждаться своими играми, но более осторожно.

Коннор перешел в старшие классы, потом в колледж без дальнейших потрясений. Он продолжал последовательно развиваться с очень небольшой помощью нашей клинической команды, мы виделись с ним, когда в школе не было занятий. Он продолжал социально созревать. Я понял, что лечение было успешным, когда Коннор — теперь уже компьютерщик-программист — прислал мне электронное письмо, озаглавленное «Следующий урок: девушки!».

В социальном отношении Коннор все еще довольно неловок и может казаться странным. Однако, хотя он пережил почти такой же детский опыт примерно в тот же период развития, что и Леон, он никогда не проявлял злобного социопатического поведения, как другие подростки. Он становился жертвой хулиганских выходок, но никогда не хулиганил сам; он был аутсайдером, но в нем не было ненависти. Его поведение было странным, и его приступы раздражения могли показаться угрожающими, но он никогда не нападал на детей, не воровал и не получал удовольствия, причиняя боль другим людям. Причиной приступов его гнева были его собственные расстроенные чувства и тревога, а не желание кому-то отомстить или садистское желание заставить других людей чувствовать себя так же плохо, как он.

Что послужило причиной такого различия? Возможно, дело было в лечении — нашем или других врачей, до нас? Было ли важным, что его семья обратилась за медицинской помощью, когда мальчик был еще маленьким? Имело ли значение, что у нас была возможность вмешаться достаточно рано, в его школьные годы? Возможно. Но какая из перечисленных причин удержала Коннора от того, чтобы он стал социопатом, подобным Леону (если дело было вообще в них)? Узнать это, конечно, невозможно. Однако наш опыт работы с детьми, подобным этим двум очень разным мальчикам, пережившим жестокую раннюю заброшенность, позволил выделить некоторое количество факторов, ясно показывающих, по какой дороге они пойдут, и в каждом новом случае мы стараемся обратить внимание на возможно большее число таких факторов.

Конечно, есть множество генетически обусловленных факторов. Темперамент, на который влияют наследственность и условия внутриутробного развития (сердечный ритм матери, питание, уровень гормонов и наркотики) — это одно. Как уже отмечалось, дети, у которых системы реакции на стресс от рождения лучше отрегулированы, изначально являются более легкими детьми, поэтому их родители не так сильно устают с ними, обращаются с ними ласково и не оставляют надолго одних.

Интеллект представляет собой другой очень важный фактор, который часто недооценивают. Высокий интеллект — это базово более быстрые информационные процессы: умному человеку требуется меньше повторений сходного опыта для создания ассоциаций. Данное свойство интеллекта в большой степени представляется генетически детерминированным. Если умные дети способны научаться с меньшим количеством повторений, это означает, что они могут, в сущности, обходиться меньшим. Гипотетически, например, если обычному ребенку требуется, чтобы его мама 800 раз пришла и накормила его, когда он голоден, прежде чем он усвоит, что мама обязательно придет и поможет удовлетворить его нужды, более умному ребенку хватит всего 400 повторений, чтобы создать эту связь.