Мальчик, которого растили как собаку - Страница 18

На самом деле умеренный, не выходящий за рамки определенных параметров, предсказуемый стресс делает систему сильнее и функционально успешнее. Отсюда ясно, что более мощные мышцы сегодня — это те, которые перенесли умеренный стресс в прошлом. То же самое можно сказать о системах мозга, ведающих реакцией на стресс. Благодаря не очень сильным, предсказуемым вызовам наши стрессовые системы умеренно активируются. Это помогает создать устойчивую и в то же время гибкую стрессовую систему. Более сильная стрессовая система сегодня — это система, которая перенесла умеренный стресс в прошлом.

Но это еще не все. Если вы, обычный человек, придете в спортивный зал и без всякой подготовки попытаетесь поднять большой вес, то не нарастите мышцы, а, скорее всего, надорветесь, причинив вред здоровью. Если какая-то система перегружена, работает сверх своих возможностей, будь то наши мышцы или нервная система, которой пришлось внезапно столкнуться с травматическим стрессом, результат будет плачевным — разрушенное здоровье, дисфункция.

Это означает также, что в результате укрепляющего воздействия пережитого ранее умеренного и классифицированного мозгом стресса, ситуация, которая может оказаться непосильной стрессовой нагрузкой для одного человека, для другого будет чем-то менее значительным. Как опытный атлет может поднимать вес, который нетренированные люди не могут даже сдвинуть с места, так же и мозг одного человека может справиться с травматическим событием, которое сделает инвалидом другого. Большое значение имеет окружение, время и реакция окружающих людей. Смерть матери будет более травматичным событием для маленького ребенка, у которого никого, кроме матери, нет, чем для пятидесятилетнего женатого человека, имеющего своих детей.

Если говорить о Тине и мальчиках из упомянутого медицинского центра, их отклик на стресс был более сильным, чем могли выдержать юные стрессовые системы. Раньше, чем произошла умеренная предсказуемая и укрепляющая активация их стрессовых систем, они пережили нечто непредсказуемое, длительное и крайне тяжелое — те или иные события, изменившие их жизнь и оставившее глубокий след в нервной системе. Я предполагал, что все выше сказанное окажется столь же очевидным для Сэнди.

Прежде чем встретиться с девочкой, я постарался узнать как можно больше о ней и об ее окружении — словом, всю ее историю. Я поговорил с юристом, который занимался этим делом, и с членами семьи, в которой Сэнди на этом этапе жила. Я узнал, что она плохо спит, возбудима и тревожна. Как травмированные ветераны вьетнамской войны, она вскакивала при малейшем неожиданном звуке. Часто девочка «уходила в себя», и ее трудно было вывести из такого состояния. Врач, который проверял ее, зная ее историю, даже предположительно диагностировал какую-то легкую форму эпилепсии.

Я узнал также, что у Сэнди были внезапные всплески раздражения и агрессии. Семья, в которой она жила, не видела, какая причина могла бы вызывать такую агрессивность. Мне рассказали также, что в поведении Сэнди наблюдались и другие странности: она видеть не могла столовое серебро, особенно боялась ножей; кроме того, отказывалась пить молоко и даже смотреть на молочные бутылки. Когда раздавался дверной звонок, Сэнди, как своенравная кошка, пряталась и иногда так изобретательно, что ее долго не могли найти. Иногда ее находили, свернувшуюся под кроватью, иногда — за кушеткой или в кухонном шкафчике под раковиной — она сидела там, раскачивалась и плакала.

Даже возбудимость, реактивность Сэнди говорили мне о том, что системы ее мозга, реагирующие на стресс, были очень чувствительными. Показания в суде могли вызвать у нее болезненные воспоминания о той ужасной ночи. Мне предстояло понять, сможет ли она это выдержать? Мне очень не хотелось этого делать, но все же я принял решение с самого начала нашей первой встречи немного проверить ее память, чтобы понять, как она будет реагировать. Но я утешал себя тем, что небольшая боль сейчас может защитить ее от большой боли впоследствии и, не исключено, даже помочь ее исцелению.

Впервые я увидел Сэнди в маленькой комнате типичного казенного дома. Все было рассчитано на то, чтобы эта комната выглядела дружелюбной к детям: там была небольшая — специально для детей — мебель, игрушки, карандаши, картинки на стенах, но все равно казенная «система» кричала о себе из кафельных полов и других деталей. Когда я вошел, Сэнди сидела на полу в окружении кукол и рисовала. Меня поразило, какая она была маленькая. У нее были огромные влажные карие глаза и темные длинные вьющиеся волосы. По обе стороны ее шеи были видны шрамы, доходящие до середины горла. Было ясно, что пластические хирурги тут хорошо поработали. Когда мы со Стеном вошли, она застыла и уставилась на меня.

Стен представил меня, сказав, что я — тот доктор, о котором он ей говорил.

— Он хочет поговорить с тобой. Хорошо? — задал вопрос Стен.

Она не двинулась с места и никак не отреагировала, словно застыла. Стен посмотрел на меня, на нее и сказал самым жизнерадостным «детсадовским» голосом:

— Ну, прекрасно, я оставляю вас вдвоем. — И вышел.

Меня удивило, что он не подождал ответной реакции Сэнди. Я посмотрел на девочку. Видимо, на наших лицах было одинаковое выражение. Я покачал головой, пожал плечами и улыбнулся. Точно отражение в зеркале, Сэнди сделала то же самое.

Ага! Есть связь. Это хорошее начало, подумал я. Теперь было важно ничего не испортить. Я понимал, что если подойду к этой крошечной девочке — а я очень большой — чувствительные системы ее мозга, реагирующие на возможную опасность, просто сойдут с ума. И без того вокруг нее все было незнакомое: новые взрослые люди, новое место, новая ситуация. Мне было необходимо, чтобы она сохраняла — по возможности — спокойствие.