Мальчик, которого растили как собаку - Страница 50

К оглавлению

50

Я также должен был принять в расчет то, что Леон был пьян, когда он совершил это преступление. Алкоголь растормаживает; он уменьшает самоконтроль и увеличивает импульсивность. Леон уже и так обладал склонностью действовать не думая; алкоголь только ухудшил эту тенденцию, с ужасными последствиями для его жертв. Совершил бы он это преступление, если бы не напился? Я подозреваю, нет. Алкоголь нарушил и без того уже находящуюся на пределе и не развитую как должно его способность тормозить нежелательное поведение, позволив гневу и похоти взять верх. Если бы он не был пьян, он мог бы остановиться раньше, задолго до того как убил или даже до того как напал на девушек.

Я, наконец, дал показания относительно раннего детства Леона и того, как оно повлияло на его способность поддерживать отношения, способность контролировать свои импульсы и способность к концентрации внимания. Я объяснил, каким образом недостаток заботы в раннем возрасте может привести к тому, что ребенок станет менее сострадательным и более жестоким. Я упомянул все смягчающие вину факторы, которые я обнаружил. Это было все, что я мог сделать: оснований утверждать, что он не несет ответственности за свои действия, не было, и я не мог отрицать, что он продолжает представлять опасность для окружающих.

Во время перерыва я случайно оказался рядом с подсудимым, в то время как он смотрел на семьи жертв. Родственники плакали и пытались утешить друг друга. Они были подавлены, слезы катились у них по щекам, и они цеплялись друг за друга, как утопающие за спасательный плот. Леон сказал мне: «Почему они плачут? Ведь это я сажусь в тюрьму», — вновь демонстрируя свою пугающую внутреннюю пустоту. Он был эмоционально слеп.

После, когда Леона увели, а присяжные удалились на совещание, ко мне подошла мама Чериз. Ее боль была видна в каждом шаге, в медленных движениях ее рук, в выражении ее лица. «Доктор! Доктор!» — крикнула она мне с огромной настойчивостью, боясь что я могу уйти до того, как она сможет поговорить со мной. Я остановился, повернулся и смотрел, как она медленно приближается. Она спросила меня, почти умоляя:

— Скажите, почему он это сделал? Вы говорили с ним. Почему он убил моего ребенка? Пожалуйста, объясните — почему?

Я отрицательно покачал головой, признавая, что при всех своих знаниях я не могу дать ей удовлетворительного ответа.

Плача и держа меня за руку, она спросила еще раз:

— Вы об этом так много знаете. Почему он убил мою девочку?

— Честно сказать, я не знаю точно, — сказал я, чувствуя, в смущении, недостаточность своих слов. Я искал что-то, что могло бы помочь этой горюющей матери.

— Я думаю, что его сердце холодно. Что-то в нем сломалось. Он не может любить, как можете вы — как могла ваша дочь. Вам очень больно потому, что вы очень сильно ее любили. Он не воспринимает то, что есть в мире, так как вы — ни хорошее, ни плохое.

На мгновение она затихла. Я мог видеть, как она вызывает в памяти образ дочери — с мимолетной улыбкой, а затем с новыми слезами. Она вздохнула и кивнула.

— Да. Он должен быть сломанным внутри, чтобы убить такую красивую девочку. Она никогда не причинила никому боли.

Я неловко обнял ее на мгновение, и она пошла к своей семье. Я подумал о Марии, Алане и Фрэнке. Наши исследования начинают открывать секреты мозга и причины трагедий, таких как эта, но в тот момент я с болью осознавал, как много мы еще не знаем.

Глава 6
Мальчик, которого растили как собаку

Что позволяет человеку принимать правильное решение даже в том случае, когда у него не было оптимальных возможностей для развития? Что заставляло Вирджинию снова и снова обращаться за помощью для ее ребенка, а не просто отказаться от него? Что мы могли взять из опыта Мамы П. и порекомендовать для воспитания других детей, таких как Лаура? Может ли правильное лечение помочь таким детям, как Леон, не стать со временем угрозой для окружающих? Есть ли что-нибудь новое, что я мог бы сегодня сказать маме Чериз и Фрэнку, Алану и Марии о том, почему Леон совершил эти ужасные преступления?

По мере того как мы осознавали влияние ранней травмы и заброшенности на развитие мозга ребенка, до нас мало-помалу доходило, что именно в понимании этих процессов кроется поиск возможных методов лечения. Со временем разработанный нами на этой основе подход к терапии детей, перенесших травму или жестокое обращение, мы стали называть «нейропоследовательным» (neurosequential). Одним из первых детей, для которых мы использовали этот метод, был ребенок, переживший гораздо более тяжелый опыт заброшенности, чем Леон.

Я встретился с Джастином в 1995 году, когда ему было шесть лет. Он находился тогда в Педиатрическом центре интенсивной терапии (Pediatric Intensive Care Unit, PICU). Меня пригласили сотрудники Центра и попросили, используя «ваше особое психиатрическое колдовство», постараться как-то повлиять на этого ребенка, чтобы он прекратил бросать фекалии и еду в сотрудников. Центр был всегда переполнен, и все постоянно были заняты. Здесь толпились медицинские сестры, врачи, нянечки и члены семей пациентов. Шум медицинского оборудования, непрерывные телефонные звонки и гул разговоров заполняли просторное помещение неутихающим жужжанием. Всюду горел свет, люди все время передвигались, и, хотя у каждого человека имелась определенная цель и каждый разговор имел смысл, общее впечатление от всего этого было — хаос.

Я прошел незамеченным сквозь весь этот назойливый шум к сестринскому посту и попробовал найти там сведения о мальчике, которого меня просили посмотреть. Затем я услышал его. Громкий странный пронзительный визг заставил меня обернуться, и я сразу же увидел худенького маленького ребенка в болтающемся подгузнике, сидящего в клетке. Детская кроватка Джастина имела в своем устройстве железные перекладины, а сверху была привинчена фанера, это действительно было похоже на собачью клетку, и в этом обнаруживалась какая-то жестокая ирония. Маленький мальчик качался туда-сюда, похныкивая и повизгивая сам себе что-то успокоительное. Он был запачкан своими экскрементами, на его лице были размазаны остатки пищи, а его пеленки были пропитаны мочой. Его лечили от серьезной пневмонии, но он сопротивлялся любым процедурам, и даже, чтобы взять кровь, его нужно было сначала прочно зафиксировать. Он рвал нужные документы, вопил и визжал на сотрудников и разбрасывал пищу. В этот Центр Джастина перевели, поскольку здесь было неплохое соотношение сотрудников и пациентов. Здесь организовали его временное содержание в клетке. Оказавшись в клетке, мальчик стал кидаться фекалиями и вообще чем угодно, до чего только могли дотянуться его руки. И вот тогда они позвали психиатра.

50