Мальчик, которого растили как собаку - Страница 51

За годы работы я понял, что неожиданно появиться перед ребенком — это не есть хорошая идея. Непредсказуемость и неизвестность вызывают тревогу у любого человека, и он не так хорошо воспринимает информацию. Для клинического обследования важно, что чем больше человек тревожится, тем труднее ему правильно вспомнить и передать свои чувства, мысли и свою историю. Но еще важнее то, что, когда в состоянии постоянной тревоги находится ребенок, ему в дальнейшем становится намного труднее формировать позитивные отношения, способные стать частью терапии.

Я также исследовал влияние первых впечатлений. В зависимости от того, как ребенок, в первый раз встретившись со мной, воспринимал меня — более или менее благосклонно или хотя бы нейтрально — я уже мог достаточно успешно прогнозировать его будущее. Поэтому я считал правильным не начинать общение с разнообразных вопросов, обычно пугающих и сбивающих ребенка с толку, а дать ему шанс сначала просто встретиться со мной. Обычно мы недолго говорили о чем-то интересном для него, я разрешал ребенку померить меня (а я очень высокий), и старался просто и ясно объяснить, что я хотел бы узнать, а потом я оставлял его одного, чтобы он мог обдумать полученную информацию. Я старался дать ребенку почувствовать, что он контролирует ситуацию. Ребенку не было необходимости что-нибудь говорить, если он не хотел; и если возникала тема, которую он не хотел обсуждать со мной, я просил его сказать мне об этом и менял предмет разговора. В любое время, когда ребенок хотел закончить разговор, я так и делал. За годы работы у меня только один раз была девочка-подросток, которая не захотела разговаривать вообще. Но позже, на той же неделе, она сказала нашим сотрудникам, что единственный человек, с кем она хотела бы поговорить, был «молодой психиатр с кудрявыми волосами».

Когда я увидел Джастина, я понял, что этот случай будет совсем другим. Мне необходимо было побольше узнать о мальчике, прежде чем приблизиться к нему. Я взял его историю болезни, вернулся на сестринский пост и прочитал старые записи, время от времени поднимая голову и поглядывая, как он сидит, качаясь, подтянув коленки к подбородку и обвив руками ноги. Он монотонно гудел и постанывал сам с собой, иногда испуская громкий сердитый вопль. Штат Центра уже привык к этому, и никто даже не смотрел в его сторону.

Из прочитанного мне стало ясно, что раннее детство Джастина не было нормальным. Матерью Джастина была пятнадцатилетняя девочка, которая, когда ребенку исполнилось два месяца, оставила его со своей матерью. Бабушка Джастина (которая и смотрела за мальчиком) была, по всем отзывам, добродушная, ласковая женщина, она нянчила внука и обожала его. К сожалению, она страдала болезненной тучностью, и у нее были сопутствующие проблемы со здоровьем, и со временем она болела все больше и больше. Когда Джастину было около одиннадцати месяцев, бабушку отвезли в больницу и через несколько недель она умерла. Во время болезни бабушки за Джастином ухаживал ее приятель Артур, который жил с ними. Управляться с мальчиком становилось трудно, конечно, это было результатом того, что он за короткий срок потерял мать и бабушку. Артур сам был в расстроенных чувствах и не знал, что делать с кричащим беспокойным малышом, Артуру было уже сильно за шестьдесят, и он не был физически и морально готов к таким трудностям. Он звонил в «Службу защиты детей», чтобы устроить куда-нибудь этого мальчика, который, в общем-то, не был даже его родственником. «Служба защиты детей», видимо… посчитала, что мальчик находится в безопасности. Артура спросили, не подержит ли он Джастина, пока для него найдется другое подходящее место. Артур был, в общем, пассивным и терпеливым человеком. Он сделал вывод, что «Служба защиты детей» будет активно искать дом для Джастина. Но эта организация действовала по обстоятельствам, отвечая только на настоятельные сиюминутные проблемы, и, если на нее не давить, чтобы она что-то сделала, она и не делала.

Артур не был злым человеком, но он ничего не знал о том, в чем нуждаются дети. Он зарабатывал на жизнь разведением собак и, к сожалению, применил свои навыки в этом вопросе к заботе о ребенке. Он стал держать Джастина в собачьей клетке. Он старался, чтобы ребенок был накормлен и содержался в чистоте, но он редко разговаривал с мальчиком, практически не играл с ним, в общем, не делал всего того, что делают нормальные родители, вынянчивая детей. Джастин жил в клетке в течение пяти лет, большую часть времени он был исключительно в обществе собак, как член их «стаи».

Если бы мы могли наблюдать ребенка в моменты физического комфорта, любопытства, исследований, когда его хвалят за что-нибудь — и в моменты страха, унижения, лишений — мы могли бы узнать больше о нем, каков он есть и каким, скорее всего, станет. Наш мозг — это орган памяти, отражение нашей персональной истории. Наши генетические особенности могут проявиться только в том случае, если мы получаем необходимые для развития паттерны опыта и в необходимое время. В начале жизни этот опыт, в основном, зависит от окружающих нас взрослых.

Пока я просматривал карту Джастина, передо мной разворачивалась его жизнь. Когда ему было два года, ему поставили диагноз «статической энцефалопатии», который означал, что у него имеется серьезное мозговое нарушение неизвестного происхождения и с малой вероятностью на улучшение. Его отвели к доктору, потому что у него была серьезная задержка развития: он не умел ходить и не мог сказать хотя бы несколько слов в том возрасте, когда большинство детей — это уже активно исследующие окружающий мир ребятишки, которые начинают говорить целыми предложениями. Трагично, но, когда Артур привез Джастина для обследования, никто не поинтересовался, в каких условиях мальчик живет. Никто не поинтересовался историей его развития. Мальчика обследовали в поисках физических недомоганий, его мозг сканировали, и по результатам сканирования обнаружили атрофию коры головного мозга и увеличение наполненных жидкостью желудочков в центре мозга. Его мозг на самом деле выглядел, как мозг человека с прогрессирующей болезнью Альцгеймера; окружность его головы была настолько мала, что оказалась ниже второго процентиля для детей его возраста.